Посвящаю татаркам

Знакомая дама просила как-то меня:

- Покажите мне хоть одну татарку, одетую по-европейски.

Дама эта была приезжая. У нее было «музейное» любопытство ко всему местному.

После Храма Славы, могилы Грибоедова, монастыря св. Давида, Кавказского музея, Метехской тюрьмы и всего прочего, ей захотелось посмотреть еще и «татарку, одетую по-европейски».

Я сказал тогда моей прелестной даме.

 - Это, знаете ли, большая редкость - татарка, одетая по-европейски. И, при всем моем искреннем желании угодить вам, сударыня, я не могу удовлетворить ваше любопытство. Потому что, видите ли, татарок, одетых по-европейски, так же немного, как европеек, одетых по татарски. И притом они не слоняются по улицам, не посещают театров, не бывают в клубах, не ходят на лекции, и дома у себя не принимают не только мужчин, но и незакомых им дам. Но для вас я кое-что все таки сделаю. Я подарю вам карточку одной знакомой татарки, одетой по-европейски. Удовлетворитесь ли вы этим?

И я преподнес этой даме фотографическую карточку, подаренную мне когда-то в Кишиневе «на добрую память» барышней из местных евреек.

Дама уехала на родину - в Вильну.

Через некоторое время я получил от нее письмо, немало меня удивившее.

В первых строках своего письма дама слала мне привет и пожелания всего хорошего.

Затем сообщала, что в барышне, карточку которой я ей подарил, недавно поселившийся в Вильне аптекарь из Кишинева признал свою родную сестру.

 И в конце добавляла:

- Не обидно ли, что единственная татарка из Тифлиса, одетая по-европейски, оказалась в конце концов сестрой аптекаря из Кишинева...

Это было, действительно, обидно...

* * *

Я часто вспоминаю виленскую даму, наказанную мною, быть может, и несправедливо за ее «музейное» любопытство.

Вспомнил я о ней еще и в понедельник, 16 мая, когда в Тифлисе производился кружечный сбор в пользу мусульман, пострадавших от войны.

В этот день на улицах было много татарок, одетых по-европейски.

Оделись они так не «по случаю», - они всегда так одеваются.

Но, одеваясь так всегда, эти прекрасные созданья ни на минуту не забывают, что они - татарки.

В этом - особенная прелесть, доступная пониманию всех тех, кто имеет удовольствие считать в числе своих знакомых хоть одну образованную татарку.

Если бы виленская дама осталась дольше в Тифлисе и если бы в ее желании видеть хоть одну татарку, одетую по-европейски, ею руководило не пустое любопытство, а нечто лучшее, - то она могла бы заметить, что освободившись от чадры, прошедши школу, познав премудрости учения и живя в обстановке вполне европейского существования, татарка тем не менее, всегда и во всем проявляет отличительные черты своей нации.

Подходит малюсенькая смуглянка-сборщица. Держит в маленьких рученьках кружку, преградила вам дорогу, опустила голову, покраснела и... молчит.

Ясно, что вы должны пожертвовать что-нибудь в пользу несчастных мусульман, пострадавших от жестокой войны.

Очаровательная барышня, - такая, какой может иыть только южанка, - нет, только уроженка Кавказа, -  нет, только татарка.

Протягивает вам кружку и сама, краснея, отворачивается.

Потому что, вы ведь знаете, - если она будет глядеть на жертвователя, то иной сумасброд может опорожнить и кружку все содержимое своего кармана.

А зачем это? Этого не нужно. Нет. Каждый должен дать то, что в состоянии дать.

***

Люди выдумали несуразно смешное определение для несуществующего понятия

- Излишняя стыдливость.

Велик Аллах! Да разве стыдливость может быть излишней?

Где это в мире, страдающем недостатком стыдливости, вы еще могли найти излишнюю стыдливость?

Одурманивающей красоте татарки она придает чарующую прелесть голубиной чистоты.

В потупленном взоре вы должны были бы прочесть:

- Я не пристаю к вам. О, нет. Я не хотела бы беспокоить вас. Но, - вы видите, - за моей спиной тысячи страдающих малюток, женщин, стариков протягивают исхудалые руки за куском черствого хлеба. Я - уверяю вас – не вышла бы сегодня на улицу, если бы не они. Толкают все…

В одном из киосков дама - не татарка говорит, смеясь, даме-татарке:

- Говорю вам, - я только мешаю. Подходят, здороваются, садятся за стол, говорят, шумят и не дают подходить другим. Я уйду и будет лучше.

Уходит. И один за другим люди всех состояний, возрастов национальностей, молча, улыбаясь, подходят к столу, бросают в кружку мелочь и уходят, унося на своей груди клочок бумажки с изображением татарки и ее ребенка.

***

16 мая татары, те, что ютятся в смрадной атмосфере гниющих предрассудков, которым школа внушает страх и для которых в извилинах европейской жизни мерещатся ужасы разврата и плотской наготы, - 16 мая они могли произвести смотр армии своих амазонок, несущих свет и свежую струю новых возможностей в их темную до сих пор и мрачную жизнь.

Только слепые среди них могли бы не видеть, что, соединив все, что есть в ней самобытно красивого, с тем хорошим, что приобретается извне, благодаря школе, разумному воспитанию, приобщению к европейской культуре, - татарка делается во стократ краше и лучше.

Ведь это же роскошь какая - Восток в оправе из Европы…

«Кавказское слово», 22 мая 1916 г., â„– 114.